Владимир Набоков (1899-1977)
Русскому ветру
Что же ты рыщешь, о ветер шатучий?
Дуй на пожары и стоны взноси,
вспенивай воды и скручивай тучи, -
что же ты ищешь на голой Руси?
Ухая глухо, ответил мне ветер:
«Ух, и устал же я в этом краю!
В лунном дыму и на мутном рассвете –
рьяно ищу я усладу свою, —
— знамя ищу я! Бывало, по стягу
снизу взовьюсь, как по гулкой струне,
и на знакомые волосы лягу,
в краски вольюсь — и плеснусь в вышине!»
Ветер родимый, о ветер могучий,—
верь, не печалься, кончается сон,
снова наполнишь, звучнее и круче,
благословенные волны знамен.
1923
Расстрел
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею, —
вот-вот сейчас пальнет в меня, —
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
1927. Берлин
Сны
Странствуя, ночуя у чужих,
я гляжу на спутников моих,
я ловлю их говор тусклый.
Роковых я требую примет:
кто увидит родину, кто нет,
кто уснет в земле нерусской.
Если б знать. Ведь странникам даны
только сны о родине, а сны
ничего не переменят.
Что таить – случается и мне
видеть сны счастливые: во сне
я со станции в именье
еду, не могу сидеть, стою
в тарантасе тряском, узнаю
все толчки весенних рытвин,
еду с непокрытой головой,
белый, что платок твой, и с душой,
слишком полной для молитвы.
Господи, я требую примет:
кто увидит родину, кто нет,
кто уснет в земле нерусской.
Если б знать. За годом валит год,
даже тем, кто верует и ждет,
даже мне бывает грустно.
Только сон утешит иногда.
Не на области и города,
не на волости и села –
вся Россия делится на сны,
что несметным странникам даны
на чужбине ночью долгой.
1926