Захлебываясь на бегу,

Кипят года. Твой крестик тельный

В шкатулке крымской берегу.

 

Всю ночь не спал ты. Дрожь рассвета

Вошла в подвал, как злая гарь

Костров неведомых, и где-то

Зажгли неведомый фонарь,

 

Когда, случайный брат по смерти,

Сказал ты тихо у окна:

 

Отдайте ей. Боюсь, что с грязью

Смешают Господа они...» —

И дал мне крест с славянской вязью

На нем — «Спаси и сохрани».

 

Но не спасла, не сохранила

Тебя рука судьбы хмельной.

Сомкнула общая могила

Свои ресницы над тобой...

 

Кипят года в тоске смертельной,

Захлебываясь на бегу.

Спи белым сном! Твой крестик тельный

До белой тризны сберегу.

А в котомках акриды и мед,

 

Оттого мы в служенье суровом

К Иордану святому зовем,

Что за нами, крестящими словом,

Будет воин, крестящий мечом.

 

Да взлетят белокрылые латы!

Да сверкнет золотое копье!

Я, немеркнущей славы глашатай,

Отдал Господу сердце свое...

 

Да приидет!.. Высокие плечи

Преклоняя на белом лугу,

Я походные песни, как свечи,

Перед ликом России зажгу.

1923

Непререкаем хор судеб.

Все та же гарь, все те же дымы,

Все тот же выплаканный хлеб.

 

Мне недруг стал единоверцем:

Мы все, кто мог и кто не мог,

Маячим выветренные сердцем

На перекрестках всех дорог.

 

Рука протянутая молит

О капле солнца. Но сосуд

Небесной милостыни пролит.

Но близок нелукавый суд.

 

Рука дающего скудеет:

Полмира по миру пошло...

И снова гарь, и вновь тускнеет

Когда-то светлое чело.

 

Сегодня лед дорожный ломок,

Назавтра злая встанет пыль,

Но так же жгуч ремень котомок

И тяжек нищенский костыль,

 

А были буйные услады

И гордой молодости лёт...

Подайте жизни, Христа ради,

Рыдающему у ворот!

1924

 

Корнилову

Не будь тебя, прочли бы внуки

В истории: когда зажег

Над Русью бунт костры из муки,

Народ, как раб, на плаху лег.

 

И только ты, бездомный воин,

Причастник русского стыда,

Был мертвой родины достоин

В те недостойные года.

 

И только ты, подняв на битву

Изнемогавших, претворил

Упрек истории - в молитву

У героических могил.

 

Вот почему с такой любовью

С благословением таким

Клоню я голову сыновью

Перед бессмертием твоим.

1925

 

Не простится. Ты не жди.

Все неслышное услышится.

Пряча тайное, колышется

Сердце-ладонка в груди.

 

Умирают дни, и кажется:

Прожитой не встанет прах.

Но Христу вся жизнь расскажется,

Сердце-ладонка развяжется

На святых Его весах.

 

Жизни наши будут взвешены.

Кто-то с чаши золотой

Будет брошен в пламень бешеный.

Ты ль, хмельная? Я ль, повешенный

Над Россией и тобой?

1925

Кто украл мою молодость, даже

Не оставил следа у дверей?

Я рассказывал Богу о краже,

Я рассказывал людям о ней.

 

Я на паперти бился о камни.

Правды скоро не выскажет Бог.

А людская неправда дала мне

Перекопский полон да острог.

 

И хожу я по черному свету,

Никогда не бывав молодым,

Небывалую молодость эту

По следам догоняя чужим.

 

Увели ее ночью из дому

На семнадцатом детском году.

И по-вашему стал, по-седому,

Глупый мальчик метаться в бреду.

 

Были слухи – в остроге сгорела,

Говорили – пошла по рукам…

Всю грядущую жизнь до предела

За года молодые отдам!

 

Но безмолвен ваш мир отсиявший.

Кто ответит?  В острожном краю

Скажет выжженной степью укравший

Неневестную юность мою.

Он душу мне залил метелью

Победы, молитв и любви...

В ковыль с пулеметною трелью

Стальные легли соловьи.

 

У мельницы ртутью кудрявой

Ручей рокотал. За рекой

Мы хлынули сомкнутой лавой

На вражеский сомкнутый строй.

 

Зевнули орудия, руша

Мосты трехдюймовым дождем.

Я крикнул товарищу: «Слушай,

Давай за Россию умрем».

 

В седле, подымаясь, как знамя,

Он просто ответил: «Умру».

Лилось пулеметное пламя,

Посвистывая на ветру.

 

И чувствуя, нежности сколько

Таили скупые слова,

Я только подумал, я только

Заплакал от мысли: Москва...

1925